М.Кругов

 

БОМБА ДЛЯ «ИМПЕРИИ ДОБРА»

 

Терроризм только внешне выглядит общественным аналогом «чумы ХХ века» – СПИДа. То есть, болезнью, внезапно поразившей цивилизованное человечество. Из-за чего теперь ему для спасения нужно объединяться вокруг Америки. Тогда как, на самом деле, шум вокруг терроризма скрывает совсем другую проблему мировой политики нового века.

Для понимания ее сути необходимо напомнить о двух ключевых особенностях политической деятельности – технологической и идеологической. Все используемые в политике технологии делятся на два вида – «технологии цели» и «технологии врага». Только с их помощью политики могут объединять вокруг себя общество и, соответственно, добиваться его управляемости. Пользуясь технологиями цели, политики объединяют людей для достижения важных для всех целей. Пользуясь технологиями врага, они консолидируют общество на борьбу с общим врагом.

Практически любая общественная проблема может решаться с использованием как первой, так и второй технологии. Например, преступность может рассматриваться в качестве социальной болезни. В этом случае ее лечение осуществляется по технологии цели – создания благополучного общества. Но преступность может и рассматриваться в качестве общественного зла, с которым нужно бороться по технологии врага. То есть, вести войну на уничтожение и искоренение.

Кроме того, что эти технологии используют разные приемы и методы, для их применения требует разного уровня интеллектуального обеспечения. Чтобы сформулировать привлекательные для общества цели, оценить их реальность, убедить всех в их важности и полезности, обеспечить ресурсами, организовать работу по достижению и т.д. и т.п., требуется огромная интеллектуальная работа, для выполнения которой политики нуждаются в сильной и качественной интеллектуальной элите. Тогда как для того, чтобы мобилизовать общество на борьбу с врагом, особого ума не нужно. Требуется только предъявить обществу врага пострашнее, после чего остается только выстроить народ побатальонно и протрубить сигнал к атаке.

Власть, в зависимости от имеющихся условий, может пользоваться обеими технологиями. Тем не менее, любая власть в своей деятельности обязательно отдает предпочтение какой-то одной из них – которая ей больше «по руке». Или, точнее, по уму. Потому что бессмысленно пытаться управлять обществом по технологии цели, если у власти нет требуемого для этого интеллектуального обеспечения. А в наличии имеется деградировавшая интеллектуальная элита, способная формулировать лишь фольклорные цели, достижение которых неминуемо погубит общество. Самый свежий пример на эту тему – наша «перестройка», закончившаяся национальной катастрофой. 

Понятно, что технологические приоритеты отражаются на политической физиономии власти. И хотя технологии управления используются для внутренних дел общества, они формируют специфичный менталитет политической элиты, который влияет на ее деятельность и на внешнеполитической арене. В результате там прослеживается достаточно четкое разделение субъектов на  «воителей» и «строителей». Первые везде видят врагов, тогда как вторые везде обнаруживают лишь цели. Когда в мировой политике начинают доминировать первые, война становится неизбежной. Когда вторые – наступает «мирное время».

 

На определенном этапе развития цивилизации в качестве инструмента эффективной консолидации общества вокруг власти была востребована идеология, которая обеспечивает ее «стандартным» набором целей для деятельности. Первоначально она была востребована властью,  которая предпочитала управлять обществом по технологиям цели. Идеология компенсирует недостаток ума наследников, так что какой бы идиот не оказался у штурвала общества, он все равно будет рулить по фарватеру, заданному идейной лоцией. В результате для общества снижаются риски, связанные с дефицитом интеллекта правителей – оно почти всегда может дождаться, пока на мостике корабля толковый капитан сменит придурка. Так что идеология не только позволяет эффективнее консолидировать общество, но и выполняет функцию интеллектуальной подпоркой для слабой власти. А вовсе не «общественным злом», как считают сермяжные политологи.

Бурное развитие в 18 веке философии подвело научное обоснование для стандартных целей для общества. То есть, для идеологии. Точнее, узаконила цели развития в качестве главных. Однако при этом философия сыграла с идеологиями злую шутку – дала научное обоснование двум принципиально разным способам достижения целей развития, что привело к возникновению принципиально разных идеологий. В основу мирных идеологий легло представление о развитии общества в результате его собственного созидательного труда, больше известное как «закон перехода количественных изменений в качественные». В основу экстремистских идеологий лег ложный, как представляется, «закон единства и борьбы противоположностей», который вроде бы единственный обеспечивает движущую силу историческому процессу. Разумеется, все «противоположности» разделяются на «хорошие», олицетворяющие Добро, и «плохие», являющиеся сосредоточием Зла. В результате экстремистские идеологии рассматривают общественные процессы исключительно через призму борьбы.

Так что человечество опять фактически вернулось, пусть и на другом уровне, к необходимости делать выбор – ориентироваться на достижение целей или на борьбу с врагами. Поэтому все идеологии фактически различаются по тому, каким технологиям они отдают предпочтение. Соответственно, вторая ключевая особенность политической деятельности состоит в идеологических пристрастиях власти. Точнее, приверженцы какой идеологии доминируют в политической среде. Хотя все без исключения идеологии декларируют цели, достижение которых обеспечит «процветание общества».

Не бывает «ниспосланных свыше» идеологий – все они создаются в качестве интеллектуального продукта. И так как у «заказчиков», т.е. власти, доминируют два основных менталитета, «трудовой» и «воинственный», то идейный рынок стал предлагать два вида идеологий – «мирные» и «экстремистские». К «мирным» относятся идеологии, ориентирующие на достижение декларируемых целей преимущественно с помощью созидательного труда, тогда как к «экстремистские» – в первую очередь в результате борьбы с тайными или явными врагами.

 

Первыми появились мирные идеологии – социализма и либерализма. Позднее в «продажу» поступили экстремистские продукты. Естественно, что их создатели заимствовали «наработки» предшественников, поэтому экстремистские идеологии выглядели как новые модели классических конструкций. Первым достаточно качественным продуктом стал коммунизм, в котором социалистические идеи были соединены с борьбой между антагонистическими классами. Вторым «убойным» изобретением стал нацизм, который отличался от коммунизма только субъектами борьбы. В нацизме их роль играли нации.

Во второй половине 20-го века получила развитие третья экстремистская идеология, которую условно можно назвать «цивилизм». В ее представлении движущей силой развития является борьба цивилизаций. Основоположником «цивилизма» можно считать географа Э. Хантингтона, «обосновавшего» превосходство европейской цивилизации над всеми другими. Как в прошлом, так и в будущем. Такой широкий временной диапазон обосновывался исключительно благоприятными для развития цивилизации климатическими условиями в Европе.

 В дальнейшем появились два более «серьезных» течения цивилизма. По Маккиндеру все цивилизации стали подразделяться на «сухопутные», в которых власть принадлежит идеократам и «морские», в которых правит плутократия. Понятно, что первые являются «хорошими», тогда как вторые – «плохими». Основоположником второго течения является Л. Ларуш, разделивший все цивилизации по происхождению. В его теории «хорошие» цивилизации ведут свое происхождение от Древнегреческой, тогда как «плохие» – от Вавилонской. В любом варианте суть исторического процесса неизменна – «хорошие парни» уже которое тысячелетие воюют с «плохими».

 

Идеологические и технологические пристрастия существуют в головах политиков. Поэтому не нуждаются в правовой легитимизации. Соответственно, обнаруживаются не в словах, а делах политической элиты. Если через эти две призмы посмотреть на мировую политику второй половины 20-го века, обнаруживаются весьма любопытные вещи. Очень важные для понимания нынешней «большой политики» – ведь ее корни берут начало в недавнем прошлом.

Та же «хрущевская оттепель» представляла собой попытку советской элиты смягчить экстремизм коммунизма и вообще перенести упор в своей деятельности с технологий врага на технологии цели. По большому счету этого сделать не удалось – политика СССР стала лишь двойственной. В которой борьба за мировое господство уживалась с вполне мирным сосуществованием с непримиримым противником, а в практической деятельности власти технологии врага использовались наравне с технологиями целей. Так что и ВПК раздували, и БАМы строили. Возможно, такое раздвоение сознания власти, в конце концов, и сгубило сверхдержаву.

На Западе подобного раздвоения сознания не наблюдалось только у европейских политиков. Западная Европа в целом придерживалась мирных идеологий – разных комбинаций либерализма и социализма. А во внешней политике безусловный приоритет отдавала технологиям целей. То есть, строилось социально эффективное общество, сглаживались застарелые национальные противоречия и т. д. Даже СССР европейцы всегда рассматривали только в качестве «потенциального противника», а потому в практической политике вели себя по отношению к нам вполне по добрососедски.

С Америкой дело обстояло совсем не так. США совмещали свойственную протестантизму либеральную девственность в идеологии с технологиями врага в политике. Потому что, в отличие от Европы, для американцев СССР был реальным противником, который, как и США, на деле стремился к мировому лидерству или господству. Поэтому вся внешняя политика Америки имела глобальную направленность на борьбу с СССР, что привело к стандартизации технологии врага в качестве универсальной технологии внешнеполитической деятельности. А так же деформации либеральных стандартов в идеологической сфере. Не говоря уже о разрушении протестантской основы американского либерализма.

Истекшее десятилетие показывает, что Америке не удалось во внешней политике сменить технологий врага на технологии цели. Точнее, этого не удалось сделать клинтоновской администрации, которая, в принципе, пыталась перейти к целевой ориентации во внешней политике. Однако сальто-мортале не получилось. Мало того, пришлось в отсутствие реального врага выискивать «мальчиков для битья». Сначала это была Югославия. Но она на «глобального врага» явно не тянула, поэтому пришлось «найти» противника большей весовой категории – международный терроризм. Его сконструировали в виде союза стран, образующих «ось зла» (Ирак, Иран и Северная Корея) и международных террористических организаций.

 

В первую очередь это означает, что «холодная война» покончила не только с коммунизмом и олицетворявшей его «империей зла», как Вторая Мировая война покончила с нацизмом, но и с раздвоением сознания американской политической элиты между вполне мирной либеральной идеологией и доминировавшими в практической политике технологиями врага. В результате в элите США восторжествовали экстремистские идеологических воззрений. Которые сегодня находятся в стадии оформления в третье по счету течение «цивилизма» – глобализм. Это в чистом виде экстремистская идеология «воинственного добра», отличающаяся от коммунизма либеральными корнями и субъектами борьбы. По которой «плохие парни» представляют отсталые цивилизации, порождающие терроризм. Тогда как «хорошие парни» из США защищают передовые цивилизации.

Так что не просто так во время бомбёжек Югославии, пожилая «простая американка» в телеэфире заявила примерно следующее. Мол, «действительно, мы – империя. Но мы добрая империя и потому все должны нас слушаться». И далее о том, что те, кто Америку не слушается – обязательно плохие и нечего их жалеть. Это значит, что экстремистская идеология покорила умы уже не только элиты, но и значительной части общества. Поэтому если администрация Буша на самом деле проигнорировала информацию о готовящемся 11 сентября теракте, в чем ее теперь обвиняют, то она это сделала вполне сознательно – ей позарез требовалось предъявить обществу действительно «глобального врага».

Что касается Европы, то она, похоже, продолжает проводить проверенную за полвека политику фактического нейтралитета – демонстрирует максимум словесной поддержки воинственных акций США и минимум реального участия в их осуществлении. Поэтому можно с большой долей вероятности говорить о том, что в Европе укоренилось противоположное по качеству американскому единство идеологий и технологий – «мирные» варианты идеологий соединены с естественными для них технологиями целей. Тогда как США в своей внешней политике не просто взяли курс на превращение в мировую «империю добра», по которому, кстати, полвека двигался Советский Союз, но и соответствующим образом подготовлены для следования ему. Как идеологически, так и технологически.

 

Любое действие вызывает противодействие. И любая экстремистская идеология обязательно порождает свою противоположность. Потому что потребность в конкретном враге обязательно приводит к появлению такого же по качеству врага. Дело в том, что если какое-то общество начинает исповедовать экстремистскую идеологию, оно вынуждено кого-то назначать своим главным врагом. После чего все тайные и явные противники экстремистского общества начинают действовать по формуле – «враг моего врага – мой друг». И всеми возможными способами начинают поддерживать «официального врага».

В свою очередь, в обществе, объявленном «главным врагом», создается исключительно благоприятная ситуация для прихода к власти собственных сторонников экстремистских идеологий. Так что рано или поздно, «назначенный» враг превращается во вполне реального – спрос рождает предложение. А вместо имитации войны с выдуманным врагом начинается настоящая война с реальным противником. При этом на исторической сцене нет овец, которых можно резать, опасаясь лишь испачкаться в крови. Поэтому, рано или поздно, общество, положившее в основу своей внешней политики экстремизм начинает получать чувствительные ответные удары. Как США 11 сентября.

Именно по этой причине победа коммунистической идеологии в России привела к победе нацизма в Германии. Аналогично победное шествие по Америке глобалистской версии цивилизма привело к успеху исламского фундаментализма в странах Востока. Изложенное означает, что в начале 21 века определяющим фактором мировой политики, как и в первой половине 20-го, остается конфликт экстремистских идеологий. Точнее американского глобализма и исламского фундаментализма.

Кстати, процесс возрождения в Европе ультраправых политических сил является следствием усиления позиций  цивилизма на мировой идеологической арене. Расширение культурного влияния США на Европу естественным образом приводит к тому, что в Старый Свет проникает и доминирующая в американском обществе экстремистская идеология. И ультраправые как раз и являются передовым отрядом цивилизма в европейском обществе. Учитывая, что за ними реально стоит сверхдержава, можно прогнозировать, что позиции европейских ультраправых будут и дальше усиливаться. Как в 50-х годах усиливались позиции поддерживаемых СССР европейских коммунистов. Сможет ли Европа в третий раз победить экстремистскую идеологию, как в свое время смогла победить нацизм и коммунизм, сегодня судить трудно.

 

Россия полезла в эту драку вовсе не потому, что реально столкнулась с проблемой исламского терроризма. И, тем более, фундаментализма. Что демонстрирует отсутствие этих проблем на остальной территории Северного Кавказа. Если бы в 1995 году аналогичным чеченскому способом, то есть, артобстрелами и бомбежками,  Москва начала бы «восстанавливать конституционный порядок», скажем, в Саратовской области, мы бы имели сегодня проблему с терроризмом «европейского качества» – типа ирландского или баскского.

Нет у нас с Америкой и идеологической общности. Потому что на просторах России наблюдается в прямом смысле идеологический винегрет. Имеются поклонники  экстремистских идеологий – российского либерализма, являющегося русифицированным вариантом глобализма, и русского национализма, представляющего смягченный вариант нацизма. Из мирных идеологий следует отметить достаточно широкое распространение современной версии европейского социализма. При этом говорить о доминировании какой-то одной идеологии пока что нельзя. Что и является основной причиной отсутствия консолидации в российском обществе.

Для Путина, идейные взгляды которого до сих пор не удалось идентифицировать, поводом для сближения с Америкой, в первую очередь, явилась общность технологических пристрастий. Ведь с приходом к власти нынешнего президента в российской политике технологии врага стали полностью доминировать. Что естественно для военной элиты, из рядов которой вышел Путин, и на которую он в первую очередь опирается. Причем его за это даже нельзя осуждать – при нынешнем убогом уровне интеллектуального обеспечения российской власти она просто не имеет возможности пользоваться технологиями цели. Только по этой причине чеченские террористы, региональная политическая элита, олигархи-медиамагнаты и т.п. «злые духи» российской политики играют роль врагов-Голиафов, которых третий год с разной степенью успешности побеждает «в открытом бою» президент-Давид. Было бы по меньшей мере удивительно, если с таким менталитетом власти мы не оказались бы в союзниках Америки.

 

«Свято место пусто не бывает». Исчезновение с мировой арены коммунистической идеологии отнюдь не покончило с глобальными идеологическими конфликтами. На смену одной экстремистской идеологии «воинствующего добра», коммунизма, пришла аналогичная ей по сути идеология глобализма. Это значит, что в обозримом будущем идеологический фактор по-прежнему будет играть главенствующую роль на мировой арене. Просто на смену борьбе за «победу коммунизма во всем мире» пришла борьба за «глобализацию всего мира».